Номер заявки: #9
Название: Ветер северо-западный, умеренный
Автор: Татьяна_Кряжевских
Категория: преслэш
Жанр: драма, постапокалиптика
Рейтинг: G
Размер: ~ 9 800 слов
Содержание: в мире бесконечной зимы, под свинцово-серым небом, в непрерывной борьбе за жизнь, за власть, сколько стоят помощь, человечность, любовь, счастье? И осталось ли за этими словами хоть что-нибудь?
читать дальше
Тигр взревел, несколько раз дернулся, пробуксовывая колесами по рыхлому снегу, жалобно заскулил и затих. Проворачиваю ключ зажигания – ничего.
Так, не паниковать, собраться, выдохнуть, разжать напрягшиеся задрожавшие руки, сконцентрироваться на повороте ключа. Движение пальцев… и лишь тишина, завывание ветра за окнами и тихий стук снега в стекло.
Первое правило Инструкции по координации действий гражданского населения, ополчения и регулярной армии в условиях переходного времени – всегда сохранять спокойствие. Ну, или как-то так. Я уже не помню точно, хотя она валяется в каждой машине и в каждом жилище. Кажется, я успел сдать экзамен по ее содержанию.
Вынимаю ключ из гнезда, откладываю на соседнее сиденье и мягко глажу руль, приборную доску, даже рычаг переключения скоростей.
– Тигрёнок, хороший, послушный, – я готов сам тереться об него кошкой, признавать старшинство, что угодно, только бы он завелся. - Ну, пошутил и будет, сейчас отдохни, и поедем дальше. Пожалуйста, – тяну я совсем жалобно, уговаривая машину, как расшалившегося ребенка.
Он такой и есть, мой Тигрёнок – вроде большая и мощная машина, а на деле – мальчишка, то готовый носиться сутками напролет, то неожиданно и некстати упрямящийся.
Хотя нет, вру, того, чтобы заглохнуть в дороге, у нас еще не было.
Надеюсь, я был достаточно ласков, чтобы умаслить своего зверя, снова вставляю ключ зажигания в прорезь, настраиваюсь и проворачиваю несколько раз. Ну, давай же! Раздается тихое пофыркивание, сердце радостно ёкает, наконец, вспоминая, как нужно биться…
И он глохнет.
– Да *ный ты Тигр!
Бью ладонями по плетенке, обвившей руль, и откидываюсь на сиденье, прижимая ладони к лицу.
Хуже другое – в эти секунды я успеваю заметить то, что совсем не хотел бы видеть – стрелку топливного бака, нервно дергающуюся рядом с нулевой отметкой. Он же еще несколько километров назад показывал добрых три четверти, теперь-то что? Я уже несколько раз специально подкручивал показатели, чтобы мне выделали больше топлива – сейчас золото, да даже уран дешевле бензина. После этого Тигр стал чудить и сбиваться. И я очень надеюсь, что словил очередной глюк, потому что это плохо, это чертовски хреново – оказаться посреди снежной пустыни с мертвой машиной.
За окнами – сотни километров рыхлого белого полотна, перемежаемого жидкими островками хвойного леса. Я и дорогу-то определяю не столько по карте, которую сейчас и приложить не к чему, а по остовам автомобилей, автобусов, покрытых ржой, а то и вовсе заметенных снегом в холмы.
Вздыхаю и укоряю Тигра, всё еще не теряя надежды уговорить его ехать дальше – нам осталось меньше суток неторопливой езды на проваливающихся в снег колесах. Стаскиваю с заднего сиденья валенки, переобуваюсь в них, натянув еще и шерстяные носки для верности. Набрасываю бушлат, доставшийся мне практически по наследству от одного товарища, которому он больше не пригодится, меняю трикотажную «пидорку» на меховую ушанку, почти незаметно погрызенную молью в те времена, когда она еще существовала, такие же варежки-перчатки со срезанными пальцами на треть фаланги из овечьей шерсти и только тогда решаюсь выйти «на улицу».
Холод радостно сжимает челюсти сначала на лице, грудной клетке, потом на плечах, словно лишь от понимания того, что я снова попал в его лапы. Сразу становится неприятно зябко: за двое суток пути я уже отвык от пронизывающего ветра, неповоротливой тяжести одежды, и от пробирающегося под любую меховую броню озноба.
Над головой – свинцовое, тяжелое небо. Иногда мне кажется, что оно опустилось непробиваемыми облаками почти до крыш и скоро ляжет бетонной плитой, придавив нас всех. Светлые сумерки днем, тёмные – ночью.
Но только светлые сумерки через пятнадцать-двадцать часов превратятся в буран – беснующийся ветер, швыряющий в лицо ледяной град, пронизывающий насквозь, через ткань, мех, шкуры и всю мою хилую одежонку, окружающий снежной тюрьмой, из которой мало кому удается выбраться. И вот тогда мне, действительно, хана. Даже если я буду предельно спокоен.
Не знаю как, но снег вперемешку с градом умудряется проникнуть даже внутрь машины, забивая щели, неприятно оседая моросью на сиденьях и кузове. Я как-то попал в такую передрягу, хорошо хоть до дома оставалось всего пара километров, но то расстояние, на которое ушло полчаса времени, едва не стоили мне моих русых волос. Будь я за городом, точно вернулся бы седым.
Так что оставаться здесь мне совсем не хочется.
Из багажника достаю инструменты и фонарик, снова возвращаюсь к капоту и открываю посмотреть, что там с Тигрёнком. Сдуваю снег, сразу же припорошивший внутренности машины, зажимаю зубами фонарик, подсвечивая себе, проверяю двигатель, свечи, масло. Нет, всё нормально, нигде ничего не подтекает. Вроде Тигр не дурачится. Что же тогда-то?
И тут меня накрывает пониманием. Я почти стону, невольно наклоняясь вперед и упираясь головой в открытую крышку капота. Вот чёрт, надо же было так ступить: топливо-то я продал совершенно зря. Ну, кто ж знал, что Тигр столько жрёт? Раньше, когда я ездил на короткие расстояния, мне выдавали ровно на дорогу, и сливал я понемногу. А здесь – такой соблазн из полного бака и пяти канистр, чтобы хватило на две тысячи километров при работающей печке и ещё на «всякий случай».
На «всякий случай» меня и подвел: я не удержался от шанса подзаработать, зная, что у меня есть запас, который, как мне казалось, совершенно не понадобится, да и всегда можно выпросить в Самаре немного, не отказали бы они мне с учетом того, какой груз я везу.
Но где чуть-чуть, там и три канистры. А топливо стоит дорого, просто до сумасшествия дорого. Ни один человек не сможет иметь машину без поддержки властей. И местное правительство помогает только тем, кто оказывает им бесплатно соответствующие услуги «привези-увези». Выходит, что те, у кого есть машина, сначала покупают за топливо, хоть и по сниженным ценам, а потом еще и за просто так работают на нужды поселения.
На бензин я смог выменять хорошие зимние вещи, совсем новые, из шкур прекрасной выделки. Тоже замкнутый круг: охотники вынуждены уезжать всё дальше, чтобы найти зверьё, а шкуры и мясо меняют на топливо. Конечно, какая-то часть остается им самим, но всё же.
Теперь моим матери и сестре будет легче пережить эту зиму. Словно имеет значение, какое сейчас время года – всё время бесконечные холода, снег и метели. Но только зимой морозы особенно лютые, а бураны – злые.
Обреченно вздыхаю, сдуваю снег, всё норовивший пробраться внутрь автомобиля, как будто его миссия – это спрятать всё, что другого цвета, которую он и торопился выполнять, захлопываю крышку капота. Из багажника достаю белую пластиковую канистру с остатками бензина, может, чуть меньше литра, и, неловко обстучав валенки, быстро забираюсь обратно в машину и с шумом захлопываю дверь. Всё, спрятался.
Ещё не успеваю испугаться: в машине, в ещё теплом салоне, я уверен, что Тигрёнок бережет меня и уж точно не подведет, что сейчас мы обязательно найдем какой–нибудь выход. Главное, не смотреть в окна на хмурую серость рыхлых облаков и безжизненно белый простор вокруг.
Бросаю бушлат на соседнее сиденье, отклоняю спинку назад, закидываю руки за голову и закрываю глаза.
– Так, что у нас дальше? – по-привычке я говорю сам с собой и с Тигрёнком вслух, иначе свихнуться можно от гнетущей тишины и завываний ветра. – Правило второе? Если у вас заканчивается топливо, выключите все приборы, печку, и достаньте компас и карту.
Теперь компасы есть у всех, разобрали даже те, что раньше хранились в пыльных коробках в подсобках школ для уроков географии. У меня еще дедушкин, похожий на шайбу с объемным пластмассовым куполом, черным толстым дном и полостью для стрелки. А сбоку узкая металлическая планка, выдвигая которую я отпускаю синий кончик искать направление.
То условное подобие карты, что у меня есть, когда-то покрытой зелеными пятнами лесов, синими извилистыми линиями рек, коричневыми треугольниками гор и расчерченной линиями дорог. Теперь же, многократно клееная, вся в крестиках и надписях, она представляет собой ценность именно в этих пометках, не раз спасавших мне жизнь ценой чьей-то чужой, благодаря которой и появлялось новое предупреждение.
Резко сажусь, наклоняюсь к бардачку и осторожно достаю оттуда мятый, цветной лист из тонкой бумаги, аккуратно разворачиваю, и пытаюсь определить, где я сейчас застрял.
Ну, если верить километражу, который я как раз, наоборот, регулярно накручиваю вперед, опять же для получения лишнего пол-литра бензина, до Самары еще километров четыреста езды.
И опасная близость Уфы.
Твою жеж мать.
Ладно, с картой определились, и выводы оказались неутешительные и бесполезные. Идем дальше.
Я хорошо понимаю, что всё предпринимаемое мной сейчас – это не способ найти выход, а попытка не поддаться панике, пока не перешагну этот рубеж страха за свою жизнь и не смогу мыслить рационально.
Мои шансы на выживание минимальны. Это уже приложение к Инструкции с почасовым описанием обморожения тела. И пометка под звездочкой - процессы отмирания тканей происходят в разы быстрее в зимних условиях при ураганном ветре. У нас вообще очень честные и подробные пособия, и я точно знаю, как я буду умирать.
Не страшно, пока не страшно, а просто боязно. Тигр ещё здесь, со мной, на заднем сиденье валяется паёк на сутки, который при желании можно растянуть дня на два. Мне и так выдали повышенную порцию, причем сразу на все пять суток пути. Но большую часть я сразу оставил матери и сестре. Остальное взял с собой, и так уже урезая свой паёк до необходимого для нормального самочувствия минимума.
Но это ничего, я привык жить впроголодь. С едой, да и всем остальным, плохо у всех, кто не имел отношения к продовольственным складам. Я и на эту авантюру с поездкой согласился только потому, что жить стало совсем туго: сестра работает за копейки, мать лежит.
Вернемся к нашим баранам, не зря же нам все последние годы вдалбливают эти правила как своё имя в паспорте.
Итак, третье положение Инструкции – связаться по рации с ближайшим поселением. Ну, это вы точно шутите, ребята: до моего Ёбурга семьсот километров бездорожья и немногим меньше до Самары. Рация дай бог фурычит метров на двести и то если повезет, ретрансляторы давно сдохли - энергия ветра и прочие радости жизни под газо-пылевым облаком.
Растираю начинающие замерзать даже в варежках руки, дышу в ладони и тру нос.
– Эх ты, Тигра-Тигра, – качаю головой и глажу руль. Что с него взять, глупой машины и такого же недалекого хозяина. М-да, а всё-таки страшновато осознавать, что ты один на сотни километров пути, и начнись метель, занесет тебя так, что даже ни рожки, ни ножки выколупывать никто не станет. Ну, разве что, ради машины, если сочтут, что легче её достать, чем плюнуть.
– Что ещё нам советует план спасения выживших в переходном периоде? Ага, – воспроизвожу по памяти - запустите сигнальную ракету.
Вот это больше похоже на правду. Хотя я сильно сомневаюсь, что даже если ракету каким-то чудом заметят, кто-то придет на помощь. Через пятнадцать-двадцать часов начнется такая свистопляска, что успеть бы спрятаться, и законопатить двери, если не хочешь стать сугробом или, хуже того, почувствовать себя Элли, правда, с намного менее благоприятным исходом. Многие уже давно заколотили окна с внешней стороны, оставляя лишь узкие полоски, для тусклого, серого света. И никакой сверхценный груз не заставит спасателей в буран ехать искать меня.
Но ракету могут заметить не только люди поселений – до сих пор еще было полно общинников, непонятно, как и за счет чего выживающих, если даже в организованных поселениях, где еще остаются, пусть на зачаточном уровне, но всё же, инфраструктура, жильё, мебель, вещи, одежда, приходится выгрызать себе каждый день своего существования.
Иногда общинникам везёт больше, и они занимали целые брошенные города. Например, как Уфу – мертвый, в большинстве районов до основания разрушенный, зло смотрящий черными глазницами на проходящих по заваленным обломками улицам. Странно, что его вообще не снесло взрывной волной, как Ижевск или Казань.
Я уже не смогу сказать точно, с чем связано наше отношение к общинникам, знаю лишь, что это дикие, опасные люди, способные выживать в отсутствие любых условий, ненавидящие всех и вся. Их не страшит соседство диких зверей, поговаривают даже, что они смогли приручить хищников: волков, медведей, что они похожи на зверей – в шкурах, обросшие нестриженными лохматыми волосами, с самодельным оружием и такими же повадками.
Общинниками пугают непослушных детей, и всё это может быть, действительно, похоже на сказку о бабайке, если бы не периодически пропадающие женщины, одиночки вроде меня, охотники. А те немногие, кто сумел вернуться, рассказывали такое, что волосы встают дыбом и даже я, давно наплевавший на всё святое и существующий с единственной целью просто выжить, готов идти и перерезать этих ублюдков. Поэтому лучше уж сдохнуть от переохлаждения или недостатка кислорода, чем попасть в руки этим тварям. Так у меня хотя бы до самой смерти сохранится относительная вера в человечество.
Хотя есть ещё один выход – бросить Тигра здесь и идти до Самары. Ведь если бензин на нуле, машина всё равно не заведется, а так за двадцать часов я, глядишь, и в каком-нибудь леске схорониться успею.
Даже от одной мысли идти четыреста километров по снегу пробирает озноб. Я поежился и обнял себя руками. Конечно, не хочется никуда уходить от своего пусть и создающего лишь видимость надежности, но убежища. Ещё неизвестно, какие звери здесь охотятся – хищники теперь лютые, еды всё меньше, травоядных практически не осталось, а впереди ночь и несколько дней пути. Но уж лучше идти вперед, чтобы успеть до бурана спрятаться в лесу, чем оставаться здесь, почти на равнине, обдуваемый всеми ветрами, в уже холодной машине, дожидаясь, когда меня окончательно занесет и я окочурюсь от холода.
Надо решаться. Я снова потер ладонями лицо, задевая кожу мягким, чуть влажным мехом, проморгался и достал с заднего сиденья паёк. Если разделить его на несколько пакетиков, то получиться десять порций. Маленьких, с детский кулачок, на десять дней пути. Но есть надежда, что за мной придут раньше, если буран не будет затяжной. Очень слабая надежда – обычно город с неделю живет в автономном режиме, люди передвигаются только на короткие расстояния: на работу и в дом, да раз в два дня за продуктами по карточкам.
У меня две ракеты, если одну запустить сейчас, то её еще успеют заметить, а вторую – там, где я остановлюсь переждать метель. В сводках передавали, что в ближайшие дни ожидается умеренный северо-западный ветер. Уж не знаю, какая там мера у синоптиков, по мне так он всё время либо сильный, либо очень сильный, либо буран. Но, видимо, в последние годы границы нормы во многом подвинулись. А вот направление ветра удачное – как раз мне в спину, так и ехать легче, а идти уж и подавно.
Засовываю пакеты с питанием в рюкзак, туда же кладу хорошо наточенный, широкий нож, крюк-гарпун, моток веревки, жалкие остатки чуть теплой питьевой воды, очки, очень похожие на те, с которыми когда-то плавали в воде, термобельё – тоже моя большая удача: тонкое, из натуральной собачьей шерсти, занимающее место меньше меховых перчаток. Пахнет не очень приятно, но согревает так, как не всякое одеяло сможет. Кусок брезента – от ветра, шерстяное одеяльце и добротный легкий спальник, в котором в минус десять на снегу, как дома в родной кровати. У меня собраны неплохие запасы, за которые многие отдали бы немалые деньги, но даже я понимаю, что это не те вещи, которые можно продавать.
– Прости, Тигрёнок, я очень постараюсь забрать тебя, – глажу руль, приборную доску, наклоняюсь к бардачку и проверяю документы. Всё на месте: чья это машина, кто я такой и куда её можно вернуть, если хотите получить вознаграждение. С моей стороны чистый развод – естественно, никаких накоплений у меня отродясь не было, а расплачиваться смогу разве что перевозками на этом же Тигре. Да и сомнительно, что кто-то позарится на моё предложение тащить волоком машину почти семьсот километров по снегу.
Снова одеваюсь, застегиваюсь на все молнии и пуговицы, натягиваю шапку, раскрываю дверь, невольно впуская юркую поземку, сразу же просачивающуюся за порог, и выхожу.
В багажнике короткие широкие лыжи, хорошо промазанные жиром, подбитые мехом, с подогнанными под меня креплениями. Но я нутром чую - что-то не так, пока не могу понять. Хотя разве можно считать саму ситуацию нормальной, немудрено тут заволноваться.
Стряхиваю неприятное липкое ощущение тревоги и начинаю пристегивать лыжи к валенкам. Через пару минут на одном месте я уже едва различаю, где оканчивается снег, а где начинается пластик.
На периферии сознания снова загорается предупреждающая красная лампочка. Ещё не хватало запаниковать. Злюсь на себя, закидываю за спину рюкзак, подтягиваю лямки и оборачиваюсь назад.
Это не красная лампочка, это огромный плакат, с воющей сиреной и кровавыми буквами «Опасность» – с северо-запада прямо на меня идут тёмные тучи, на веревке таща за собой потоки злого, жесткого снега, ненавидящего, жалящего, как сотни белых шершеней, вознамерившихся убить всё живое и разрушить то, что уцелело.
Сглатываю и чувствую, как из подмышки скатывается тяжелая липкая капля моего страха. Вытягиваю себя за шкирку – у меня еще будет время, чтобы бояться. Лыжи на место, запаску – в салон, она мне ещё пригодится. Достаю лопату, делаю неглубокий, но достаточный, чтобы углубить хотя бы колеса окоп, заодно согреваясь до жаркого пара изо рта, толкаю в него машину, сверху набрасываю брезент, закрепляю кольями, и закидываю снегом до самой крыши, оставляя только одну сторону открытой, чтобы сначала зайти внутрь, а потом выбраться. Да, так я быстрее останусь без кислорода, но меня меньше будет продувать ветром и не проникнет снег.
В моём старом добром укрытии предусмотрена хитрость – дверца с застёжкой изнутри и окно из толстой прозрачной клеенки, намертво припаянное к остальному материалу. Если его сдвинуть на дверь водителя, то я смогу видеть, что происходит, до того момента, как всю машину завалит снегом. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдет.
Последний штрих: невольно дергаюсь назад от отдачи, и сигнальная ракета взмывает в рыхлое, слоистое серое небо, унося мой спасительный огонёк до самых облаков. Слежу за её полетом до самого последнего мгновения, пока не затухает моя рыжая надежда.
Теперь внутрь. Опускаю передние сиденья в условную кровать, бросаю сверху ватное одеяло, выкладываю из рюкзака вещи и продукты, последние прячу от себя подальше, чтобы не было соблазна съесть всё сразу, быстро переодеваюсь в сухое тёплое термобельё, натягиваю шерстяные носки, «пидорку», залезаю в спальник и затягиваю капюшон так, чтобы даже от носа торчал только кончик.
Вовремя. Я отпускаю мысли, краем сознания улавливая яростно бьющийся о брезент снег, и уплываю под легкое покачивание машины от сильного свирепого ветра. Северо-западного, умеренного.
Меня выдергивает из сна, цепляющегося ледяными обрывками, отдирая куски сознания, и я ещё некоторое время сижу, слушая непрерывный шум и ощущая содрогания Тигрёнка, отстаивающего мою жизнь, пока до меня не доходит, что я чертовски замерз. В окошечке ничего не видно, кроме тёмно-серой мути и лихорадочно бьющегося в клеенку снега. Сколько же я проспал? Нашариваю в сумраке машины часы и вглядываюсь в них. Ну, конечно, кто бы сомневался – со всей этой суетой я совершенно забыл подвести механический заряд, и часы исправно показывают два чего-то. Что ж, ими мы займемся позже.
Сильно напрягаюсь, сжимая пальцы в кулаки, притягиваю колени к груди, тянусь к ним подбородком, до дрожи, до натяжения в каждой мышце. И отпускаю. Так несколько раз. Обычно это помогает, если ещё не ничего не обморожено.
Негнущимися пальцами сворачиваю тонкое одеяло в жгут, и начинаю растирать спину, грудь, ноги, даже голову поверх одежды. Уже лучше. Теперь перевернуться и отжимания. Считаю: раз, два,… Сбиваюсь где-то на тридцати, халтурю и валюсь животом на одеяло. Сердце стучит о ребра, дыхание сбилось напрочь, но вместе с теплом приходит и слабость. Холод, сон и отсутствие нормального питания – не самые лучшие союзники в борьбе за выживание.
Сажусь и достаю один из десяти пакетиков, с благоговением разворачиваю и медленно-медленно жую каждый кусочек. На самом деле совершенно невкусно: соя, что-то консервированное, непонятно-жесткое, словно кору перемололи с иглами. Хотя, может. так и есть, с наших властей станется. Нет, мне не кажется, что я не ел ничего вкуснее в жизни, сейчас гораздо важнее просто что-то жевать, глотать, не чувствовать голода, и если бы я умел, я бы урчал котом, растягивая удовольствие. Вместо меня урчит желудок, непонимающий, что происходит. А на десерт – несколько кубиков сухариков, их можно долго перекатывать во рту, не столько наедаясь, сколько давая организму обманное ощущение долгого обеда.
Вот теперь пора утеплиться. Пододвигаю к запаску к двери, подковыриваю ножом колпак диска, подкладываю вниз, вырезаю небольшой овал, опускаю резину внутрь. Вспарываю подкладку ватных штанов и вытягиваю из них волокна, бросаю в запаску, сверху осторожно лью немного бензина и поджигаю. Конечно, это не печка, да и окно рано или поздно мне придется приоткрыть, но если так я сумею поддерживать хотя бы плюсовую температуру, когда за окном минус сорок, у меня есть шанс дождаться… Чего-нибудь. Выжить.
Так, не время киснуть. Трясу головой и тянусь руками к сизому огоньку, облизывающему изнутри резину запаски.
Тигрёнок, уже не знаю, который раз за сегодня я прошу у тебя прощения, я обязательно отмою тебя потом, от той копоти, которая будет, верну тебе колесо и наконец поменяю задний бампер с неровной вмятиной, оставленной в один из незадачливых побегов от рук правосудия. Ну да, незаконные перевозки, «левые» заработки и прочая непоощряемая властями деятельность.
Натягиваю бушлат, на ноги накидываю одеяло, одеваю валенки и меховую шапку. Больше ничего нет, но и спать пока не хочется, значит, буду развлекать себя подручными средствами.
За день книга, уже почти выученная наизусть за отсутствием разнообразия, прочитана, треть штанов сожжена вместе с частью колеса, часы, заведенные и начавшие свой отсчет заново, теперь показывают одиннадцать неизвестно чего, и означают, что ровно столько я бодрствую. А буран всё не стихает, и временами я даже думаю, что он выбрал именно мою машину в качестве приложения силы. Непонятно, как я ещё не закоченел, пока спал, ведь таких примеров полно, я так и отца потерял, поверившего очередному предсказанию синоптиков об умеренном ветре и понадеявшемся проскочить буран. По большому счету, Тигр – его машина, но, к счастью - хотя какое тут может быть счастье? – замерз он на другой, иначе бы к Тигрёнку я не приблизился.
Ночью или в то время, которое я выбрал в качестве ночи, пытаюсь дремать урывками, чтобы не уснуть окончательно, но тёмная муть утаскивает, подбрасывая мельтешащие пугающие образы, и я выныриваю на каком-то из них, всё пытаясь закричать во сне и не в силах выдавить не звука. В груди тяжело и муторно. Ем ещё одну порцию, сначала жадно проглатывая куски, а потом, остановившись, одернув себя, ложусь и кладу в рот малюсенькие крошки, не разжевывая, а рассасывая во рту до такого состояния, что они могли бы всасываться сразу в кровь, не попадая в желудок.
Я мечтаю о еде и тепле. Ветер словно проходит сквозь меня, оставляя синюю хрупкую ледышку. Я не чувствую на себе одежды, мяса, мышц на костях, только острое жалящее клеймо холода по всему телу, насквозь.
Пытаюсь двигаться, но от этого ещё быстрее слабею. Замкнутый круг. Я очень хочу пожалеть себя, может, даже заплакать, но сил нет ни на что, и я понимаю, что ещё пара дней и просто сдамся. Слаб человек.
Буквы перед глазами сливаются в одну неровную черную полосу, уплывающую куда-то за край книги в покрывшееся изморозью сиденье. Я не знаю, как и на чем держусь ещё одни сутки в неутихающем шуме ветра, который теперь будет вечно звучат в моей голове, насквозь прогрызшем меня холоде, но когда тянусь к пакетику с едой, с ужасом замечаю, что уже не в силах разогнуть пальцы. Надо встать, надо двигаться. Пусть в тесном пространстве так мужественно оберегающего меня Тигрёнка, покачивающегося при сильных порывах, но не спать.
Время не тянется, я не понимаю его, то впадая в забытьё, то растормашивая себя, отлавливая на грани сознания. Всё время хочется есть, чувство голода тупое, ноющее. Я уже не вижу красивых картинок с заваленным едой столом, только болезненно пусто внутри, гадко, неприятно и холодно. Холодно даже дышать, потому что с каждым вдохом лёд попадает внутрь меня, и я ещё сильнее замерзаю.
Ватные штаны пущены в расход, и, может, я бы и за бушлат принялся, но бензин почти закончился, а от запаски остались лишь обгоревшие боковые стенки.
Уже ведь можно, правда? Проверяю время – нет только через полтора часа. Надо отвлечься, подумать о чем-то другом. Но в голове только шум ветра. Я не спал почти трое суток, столько же нормально не ел и согревался фитильком из ваты. Может, я заслужил девяностоминутную скидку?
Тянусь рукой в бардачок и нахожу лишь пустоту. Сердце, и так бьющееся через раз, замирает, ухает куда-то вниз, и вдруг взлетает обратно, мечется в груди, гулко стуча в ребра, отдавая в висках нехорошим шумом. Заглядываю в бардачок, свечу фонариком. Ничего. Как я успел всё съесть? Снова хочется плакать.
На какое-то мгновение кажется, что ветер стих, и остался лишь у меня в голове. Только уже не страшно, уже всё равно. Непослушными руками сгребаю сигнальную ракету, на четвереньках ползу до двери, пытаюсь ухватить «собачку» змейки, но она всё не поддаётся, выскальзывает, хнычу, и чудом поднимаю её вверх. Почти разрываю ткань, и также, не вставая с колен, вываливаюсь наружу.
Наверное, буран, действительно, уже прекратился, но мне это сейчас не поможет. Какая разница, как сдохнуть – в бушующей метели или свежем тихом сугробе? Бессильно пропахиваю всем телом снег, и, заваливаясь на бок, улавливаю странную картину: верхом на белом медведе, запряженном не хуже объезженного коня, сидит мужчина, одетый в кожу и мех, одной рукой удерживая вожжи, другой – ружье. И я нисколько не удивлюсь, если у него на голове окажется не меховая шапка, а торчащие во все стороны волосы. Моей предсмертной галлюцинации я разрешаю быть именно такой.
продолжение ниже
Название: Ветер северо-западный, умеренный
Автор: Татьяна_Кряжевских
Категория: преслэш
Жанр: драма, постапокалиптика
Рейтинг: G
Размер: ~ 9 800 слов
Содержание: в мире бесконечной зимы, под свинцово-серым небом, в непрерывной борьбе за жизнь, за власть, сколько стоят помощь, человечность, любовь, счастье? И осталось ли за этими словами хоть что-нибудь?
читать дальше
Тигр взревел, несколько раз дернулся, пробуксовывая колесами по рыхлому снегу, жалобно заскулил и затих. Проворачиваю ключ зажигания – ничего.
Так, не паниковать, собраться, выдохнуть, разжать напрягшиеся задрожавшие руки, сконцентрироваться на повороте ключа. Движение пальцев… и лишь тишина, завывание ветра за окнами и тихий стук снега в стекло.
Первое правило Инструкции по координации действий гражданского населения, ополчения и регулярной армии в условиях переходного времени – всегда сохранять спокойствие. Ну, или как-то так. Я уже не помню точно, хотя она валяется в каждой машине и в каждом жилище. Кажется, я успел сдать экзамен по ее содержанию.
Вынимаю ключ из гнезда, откладываю на соседнее сиденье и мягко глажу руль, приборную доску, даже рычаг переключения скоростей.
– Тигрёнок, хороший, послушный, – я готов сам тереться об него кошкой, признавать старшинство, что угодно, только бы он завелся. - Ну, пошутил и будет, сейчас отдохни, и поедем дальше. Пожалуйста, – тяну я совсем жалобно, уговаривая машину, как расшалившегося ребенка.
Он такой и есть, мой Тигрёнок – вроде большая и мощная машина, а на деле – мальчишка, то готовый носиться сутками напролет, то неожиданно и некстати упрямящийся.
Хотя нет, вру, того, чтобы заглохнуть в дороге, у нас еще не было.
Надеюсь, я был достаточно ласков, чтобы умаслить своего зверя, снова вставляю ключ зажигания в прорезь, настраиваюсь и проворачиваю несколько раз. Ну, давай же! Раздается тихое пофыркивание, сердце радостно ёкает, наконец, вспоминая, как нужно биться…
И он глохнет.
– Да *ный ты Тигр!
Бью ладонями по плетенке, обвившей руль, и откидываюсь на сиденье, прижимая ладони к лицу.
Хуже другое – в эти секунды я успеваю заметить то, что совсем не хотел бы видеть – стрелку топливного бака, нервно дергающуюся рядом с нулевой отметкой. Он же еще несколько километров назад показывал добрых три четверти, теперь-то что? Я уже несколько раз специально подкручивал показатели, чтобы мне выделали больше топлива – сейчас золото, да даже уран дешевле бензина. После этого Тигр стал чудить и сбиваться. И я очень надеюсь, что словил очередной глюк, потому что это плохо, это чертовски хреново – оказаться посреди снежной пустыни с мертвой машиной.
За окнами – сотни километров рыхлого белого полотна, перемежаемого жидкими островками хвойного леса. Я и дорогу-то определяю не столько по карте, которую сейчас и приложить не к чему, а по остовам автомобилей, автобусов, покрытых ржой, а то и вовсе заметенных снегом в холмы.
Вздыхаю и укоряю Тигра, всё еще не теряя надежды уговорить его ехать дальше – нам осталось меньше суток неторопливой езды на проваливающихся в снег колесах. Стаскиваю с заднего сиденья валенки, переобуваюсь в них, натянув еще и шерстяные носки для верности. Набрасываю бушлат, доставшийся мне практически по наследству от одного товарища, которому он больше не пригодится, меняю трикотажную «пидорку» на меховую ушанку, почти незаметно погрызенную молью в те времена, когда она еще существовала, такие же варежки-перчатки со срезанными пальцами на треть фаланги из овечьей шерсти и только тогда решаюсь выйти «на улицу».
Холод радостно сжимает челюсти сначала на лице, грудной клетке, потом на плечах, словно лишь от понимания того, что я снова попал в его лапы. Сразу становится неприятно зябко: за двое суток пути я уже отвык от пронизывающего ветра, неповоротливой тяжести одежды, и от пробирающегося под любую меховую броню озноба.
Над головой – свинцовое, тяжелое небо. Иногда мне кажется, что оно опустилось непробиваемыми облаками почти до крыш и скоро ляжет бетонной плитой, придавив нас всех. Светлые сумерки днем, тёмные – ночью.
Но только светлые сумерки через пятнадцать-двадцать часов превратятся в буран – беснующийся ветер, швыряющий в лицо ледяной град, пронизывающий насквозь, через ткань, мех, шкуры и всю мою хилую одежонку, окружающий снежной тюрьмой, из которой мало кому удается выбраться. И вот тогда мне, действительно, хана. Даже если я буду предельно спокоен.
Не знаю как, но снег вперемешку с градом умудряется проникнуть даже внутрь машины, забивая щели, неприятно оседая моросью на сиденьях и кузове. Я как-то попал в такую передрягу, хорошо хоть до дома оставалось всего пара километров, но то расстояние, на которое ушло полчаса времени, едва не стоили мне моих русых волос. Будь я за городом, точно вернулся бы седым.
Так что оставаться здесь мне совсем не хочется.
Из багажника достаю инструменты и фонарик, снова возвращаюсь к капоту и открываю посмотреть, что там с Тигрёнком. Сдуваю снег, сразу же припорошивший внутренности машины, зажимаю зубами фонарик, подсвечивая себе, проверяю двигатель, свечи, масло. Нет, всё нормально, нигде ничего не подтекает. Вроде Тигр не дурачится. Что же тогда-то?
И тут меня накрывает пониманием. Я почти стону, невольно наклоняясь вперед и упираясь головой в открытую крышку капота. Вот чёрт, надо же было так ступить: топливо-то я продал совершенно зря. Ну, кто ж знал, что Тигр столько жрёт? Раньше, когда я ездил на короткие расстояния, мне выдавали ровно на дорогу, и сливал я понемногу. А здесь – такой соблазн из полного бака и пяти канистр, чтобы хватило на две тысячи километров при работающей печке и ещё на «всякий случай».
На «всякий случай» меня и подвел: я не удержался от шанса подзаработать, зная, что у меня есть запас, который, как мне казалось, совершенно не понадобится, да и всегда можно выпросить в Самаре немного, не отказали бы они мне с учетом того, какой груз я везу.
Но где чуть-чуть, там и три канистры. А топливо стоит дорого, просто до сумасшествия дорого. Ни один человек не сможет иметь машину без поддержки властей. И местное правительство помогает только тем, кто оказывает им бесплатно соответствующие услуги «привези-увези». Выходит, что те, у кого есть машина, сначала покупают за топливо, хоть и по сниженным ценам, а потом еще и за просто так работают на нужды поселения.
На бензин я смог выменять хорошие зимние вещи, совсем новые, из шкур прекрасной выделки. Тоже замкнутый круг: охотники вынуждены уезжать всё дальше, чтобы найти зверьё, а шкуры и мясо меняют на топливо. Конечно, какая-то часть остается им самим, но всё же.
Теперь моим матери и сестре будет легче пережить эту зиму. Словно имеет значение, какое сейчас время года – всё время бесконечные холода, снег и метели. Но только зимой морозы особенно лютые, а бураны – злые.
Обреченно вздыхаю, сдуваю снег, всё норовивший пробраться внутрь автомобиля, как будто его миссия – это спрятать всё, что другого цвета, которую он и торопился выполнять, захлопываю крышку капота. Из багажника достаю белую пластиковую канистру с остатками бензина, может, чуть меньше литра, и, неловко обстучав валенки, быстро забираюсь обратно в машину и с шумом захлопываю дверь. Всё, спрятался.
Ещё не успеваю испугаться: в машине, в ещё теплом салоне, я уверен, что Тигрёнок бережет меня и уж точно не подведет, что сейчас мы обязательно найдем какой–нибудь выход. Главное, не смотреть в окна на хмурую серость рыхлых облаков и безжизненно белый простор вокруг.
Бросаю бушлат на соседнее сиденье, отклоняю спинку назад, закидываю руки за голову и закрываю глаза.
– Так, что у нас дальше? – по-привычке я говорю сам с собой и с Тигрёнком вслух, иначе свихнуться можно от гнетущей тишины и завываний ветра. – Правило второе? Если у вас заканчивается топливо, выключите все приборы, печку, и достаньте компас и карту.
Теперь компасы есть у всех, разобрали даже те, что раньше хранились в пыльных коробках в подсобках школ для уроков географии. У меня еще дедушкин, похожий на шайбу с объемным пластмассовым куполом, черным толстым дном и полостью для стрелки. А сбоку узкая металлическая планка, выдвигая которую я отпускаю синий кончик искать направление.
То условное подобие карты, что у меня есть, когда-то покрытой зелеными пятнами лесов, синими извилистыми линиями рек, коричневыми треугольниками гор и расчерченной линиями дорог. Теперь же, многократно клееная, вся в крестиках и надписях, она представляет собой ценность именно в этих пометках, не раз спасавших мне жизнь ценой чьей-то чужой, благодаря которой и появлялось новое предупреждение.
Резко сажусь, наклоняюсь к бардачку и осторожно достаю оттуда мятый, цветной лист из тонкой бумаги, аккуратно разворачиваю, и пытаюсь определить, где я сейчас застрял.
Ну, если верить километражу, который я как раз, наоборот, регулярно накручиваю вперед, опять же для получения лишнего пол-литра бензина, до Самары еще километров четыреста езды.
И опасная близость Уфы.
Твою жеж мать.
Ладно, с картой определились, и выводы оказались неутешительные и бесполезные. Идем дальше.
Я хорошо понимаю, что всё предпринимаемое мной сейчас – это не способ найти выход, а попытка не поддаться панике, пока не перешагну этот рубеж страха за свою жизнь и не смогу мыслить рационально.
Мои шансы на выживание минимальны. Это уже приложение к Инструкции с почасовым описанием обморожения тела. И пометка под звездочкой - процессы отмирания тканей происходят в разы быстрее в зимних условиях при ураганном ветре. У нас вообще очень честные и подробные пособия, и я точно знаю, как я буду умирать.
Не страшно, пока не страшно, а просто боязно. Тигр ещё здесь, со мной, на заднем сиденье валяется паёк на сутки, который при желании можно растянуть дня на два. Мне и так выдали повышенную порцию, причем сразу на все пять суток пути. Но большую часть я сразу оставил матери и сестре. Остальное взял с собой, и так уже урезая свой паёк до необходимого для нормального самочувствия минимума.
Но это ничего, я привык жить впроголодь. С едой, да и всем остальным, плохо у всех, кто не имел отношения к продовольственным складам. Я и на эту авантюру с поездкой согласился только потому, что жить стало совсем туго: сестра работает за копейки, мать лежит.
Вернемся к нашим баранам, не зря же нам все последние годы вдалбливают эти правила как своё имя в паспорте.
Итак, третье положение Инструкции – связаться по рации с ближайшим поселением. Ну, это вы точно шутите, ребята: до моего Ёбурга семьсот километров бездорожья и немногим меньше до Самары. Рация дай бог фурычит метров на двести и то если повезет, ретрансляторы давно сдохли - энергия ветра и прочие радости жизни под газо-пылевым облаком.
Растираю начинающие замерзать даже в варежках руки, дышу в ладони и тру нос.
– Эх ты, Тигра-Тигра, – качаю головой и глажу руль. Что с него взять, глупой машины и такого же недалекого хозяина. М-да, а всё-таки страшновато осознавать, что ты один на сотни километров пути, и начнись метель, занесет тебя так, что даже ни рожки, ни ножки выколупывать никто не станет. Ну, разве что, ради машины, если сочтут, что легче её достать, чем плюнуть.
– Что ещё нам советует план спасения выживших в переходном периоде? Ага, – воспроизвожу по памяти - запустите сигнальную ракету.
Вот это больше похоже на правду. Хотя я сильно сомневаюсь, что даже если ракету каким-то чудом заметят, кто-то придет на помощь. Через пятнадцать-двадцать часов начнется такая свистопляска, что успеть бы спрятаться, и законопатить двери, если не хочешь стать сугробом или, хуже того, почувствовать себя Элли, правда, с намного менее благоприятным исходом. Многие уже давно заколотили окна с внешней стороны, оставляя лишь узкие полоски, для тусклого, серого света. И никакой сверхценный груз не заставит спасателей в буран ехать искать меня.
Но ракету могут заметить не только люди поселений – до сих пор еще было полно общинников, непонятно, как и за счет чего выживающих, если даже в организованных поселениях, где еще остаются, пусть на зачаточном уровне, но всё же, инфраструктура, жильё, мебель, вещи, одежда, приходится выгрызать себе каждый день своего существования.
Иногда общинникам везёт больше, и они занимали целые брошенные города. Например, как Уфу – мертвый, в большинстве районов до основания разрушенный, зло смотрящий черными глазницами на проходящих по заваленным обломками улицам. Странно, что его вообще не снесло взрывной волной, как Ижевск или Казань.
Я уже не смогу сказать точно, с чем связано наше отношение к общинникам, знаю лишь, что это дикие, опасные люди, способные выживать в отсутствие любых условий, ненавидящие всех и вся. Их не страшит соседство диких зверей, поговаривают даже, что они смогли приручить хищников: волков, медведей, что они похожи на зверей – в шкурах, обросшие нестриженными лохматыми волосами, с самодельным оружием и такими же повадками.
Общинниками пугают непослушных детей, и всё это может быть, действительно, похоже на сказку о бабайке, если бы не периодически пропадающие женщины, одиночки вроде меня, охотники. А те немногие, кто сумел вернуться, рассказывали такое, что волосы встают дыбом и даже я, давно наплевавший на всё святое и существующий с единственной целью просто выжить, готов идти и перерезать этих ублюдков. Поэтому лучше уж сдохнуть от переохлаждения или недостатка кислорода, чем попасть в руки этим тварям. Так у меня хотя бы до самой смерти сохранится относительная вера в человечество.
Хотя есть ещё один выход – бросить Тигра здесь и идти до Самары. Ведь если бензин на нуле, машина всё равно не заведется, а так за двадцать часов я, глядишь, и в каком-нибудь леске схорониться успею.
Даже от одной мысли идти четыреста километров по снегу пробирает озноб. Я поежился и обнял себя руками. Конечно, не хочется никуда уходить от своего пусть и создающего лишь видимость надежности, но убежища. Ещё неизвестно, какие звери здесь охотятся – хищники теперь лютые, еды всё меньше, травоядных практически не осталось, а впереди ночь и несколько дней пути. Но уж лучше идти вперед, чтобы успеть до бурана спрятаться в лесу, чем оставаться здесь, почти на равнине, обдуваемый всеми ветрами, в уже холодной машине, дожидаясь, когда меня окончательно занесет и я окочурюсь от холода.
Надо решаться. Я снова потер ладонями лицо, задевая кожу мягким, чуть влажным мехом, проморгался и достал с заднего сиденья паёк. Если разделить его на несколько пакетиков, то получиться десять порций. Маленьких, с детский кулачок, на десять дней пути. Но есть надежда, что за мной придут раньше, если буран не будет затяжной. Очень слабая надежда – обычно город с неделю живет в автономном режиме, люди передвигаются только на короткие расстояния: на работу и в дом, да раз в два дня за продуктами по карточкам.
У меня две ракеты, если одну запустить сейчас, то её еще успеют заметить, а вторую – там, где я остановлюсь переждать метель. В сводках передавали, что в ближайшие дни ожидается умеренный северо-западный ветер. Уж не знаю, какая там мера у синоптиков, по мне так он всё время либо сильный, либо очень сильный, либо буран. Но, видимо, в последние годы границы нормы во многом подвинулись. А вот направление ветра удачное – как раз мне в спину, так и ехать легче, а идти уж и подавно.
Засовываю пакеты с питанием в рюкзак, туда же кладу хорошо наточенный, широкий нож, крюк-гарпун, моток веревки, жалкие остатки чуть теплой питьевой воды, очки, очень похожие на те, с которыми когда-то плавали в воде, термобельё – тоже моя большая удача: тонкое, из натуральной собачьей шерсти, занимающее место меньше меховых перчаток. Пахнет не очень приятно, но согревает так, как не всякое одеяло сможет. Кусок брезента – от ветра, шерстяное одеяльце и добротный легкий спальник, в котором в минус десять на снегу, как дома в родной кровати. У меня собраны неплохие запасы, за которые многие отдали бы немалые деньги, но даже я понимаю, что это не те вещи, которые можно продавать.
– Прости, Тигрёнок, я очень постараюсь забрать тебя, – глажу руль, приборную доску, наклоняюсь к бардачку и проверяю документы. Всё на месте: чья это машина, кто я такой и куда её можно вернуть, если хотите получить вознаграждение. С моей стороны чистый развод – естественно, никаких накоплений у меня отродясь не было, а расплачиваться смогу разве что перевозками на этом же Тигре. Да и сомнительно, что кто-то позарится на моё предложение тащить волоком машину почти семьсот километров по снегу.
Снова одеваюсь, застегиваюсь на все молнии и пуговицы, натягиваю шапку, раскрываю дверь, невольно впуская юркую поземку, сразу же просачивающуюся за порог, и выхожу.
В багажнике короткие широкие лыжи, хорошо промазанные жиром, подбитые мехом, с подогнанными под меня креплениями. Но я нутром чую - что-то не так, пока не могу понять. Хотя разве можно считать саму ситуацию нормальной, немудрено тут заволноваться.
Стряхиваю неприятное липкое ощущение тревоги и начинаю пристегивать лыжи к валенкам. Через пару минут на одном месте я уже едва различаю, где оканчивается снег, а где начинается пластик.
На периферии сознания снова загорается предупреждающая красная лампочка. Ещё не хватало запаниковать. Злюсь на себя, закидываю за спину рюкзак, подтягиваю лямки и оборачиваюсь назад.
Это не красная лампочка, это огромный плакат, с воющей сиреной и кровавыми буквами «Опасность» – с северо-запада прямо на меня идут тёмные тучи, на веревке таща за собой потоки злого, жесткого снега, ненавидящего, жалящего, как сотни белых шершеней, вознамерившихся убить всё живое и разрушить то, что уцелело.
Сглатываю и чувствую, как из подмышки скатывается тяжелая липкая капля моего страха. Вытягиваю себя за шкирку – у меня еще будет время, чтобы бояться. Лыжи на место, запаску – в салон, она мне ещё пригодится. Достаю лопату, делаю неглубокий, но достаточный, чтобы углубить хотя бы колеса окоп, заодно согреваясь до жаркого пара изо рта, толкаю в него машину, сверху набрасываю брезент, закрепляю кольями, и закидываю снегом до самой крыши, оставляя только одну сторону открытой, чтобы сначала зайти внутрь, а потом выбраться. Да, так я быстрее останусь без кислорода, но меня меньше будет продувать ветром и не проникнет снег.
В моём старом добром укрытии предусмотрена хитрость – дверца с застёжкой изнутри и окно из толстой прозрачной клеенки, намертво припаянное к остальному материалу. Если его сдвинуть на дверь водителя, то я смогу видеть, что происходит, до того момента, как всю машину завалит снегом. Но я очень надеюсь, что до этого не дойдет.
Последний штрих: невольно дергаюсь назад от отдачи, и сигнальная ракета взмывает в рыхлое, слоистое серое небо, унося мой спасительный огонёк до самых облаков. Слежу за её полетом до самого последнего мгновения, пока не затухает моя рыжая надежда.
Теперь внутрь. Опускаю передние сиденья в условную кровать, бросаю сверху ватное одеяло, выкладываю из рюкзака вещи и продукты, последние прячу от себя подальше, чтобы не было соблазна съесть всё сразу, быстро переодеваюсь в сухое тёплое термобельё, натягиваю шерстяные носки, «пидорку», залезаю в спальник и затягиваю капюшон так, чтобы даже от носа торчал только кончик.
Вовремя. Я отпускаю мысли, краем сознания улавливая яростно бьющийся о брезент снег, и уплываю под легкое покачивание машины от сильного свирепого ветра. Северо-западного, умеренного.
Меня выдергивает из сна, цепляющегося ледяными обрывками, отдирая куски сознания, и я ещё некоторое время сижу, слушая непрерывный шум и ощущая содрогания Тигрёнка, отстаивающего мою жизнь, пока до меня не доходит, что я чертовски замерз. В окошечке ничего не видно, кроме тёмно-серой мути и лихорадочно бьющегося в клеенку снега. Сколько же я проспал? Нашариваю в сумраке машины часы и вглядываюсь в них. Ну, конечно, кто бы сомневался – со всей этой суетой я совершенно забыл подвести механический заряд, и часы исправно показывают два чего-то. Что ж, ими мы займемся позже.
Сильно напрягаюсь, сжимая пальцы в кулаки, притягиваю колени к груди, тянусь к ним подбородком, до дрожи, до натяжения в каждой мышце. И отпускаю. Так несколько раз. Обычно это помогает, если ещё не ничего не обморожено.
Негнущимися пальцами сворачиваю тонкое одеяло в жгут, и начинаю растирать спину, грудь, ноги, даже голову поверх одежды. Уже лучше. Теперь перевернуться и отжимания. Считаю: раз, два,… Сбиваюсь где-то на тридцати, халтурю и валюсь животом на одеяло. Сердце стучит о ребра, дыхание сбилось напрочь, но вместе с теплом приходит и слабость. Холод, сон и отсутствие нормального питания – не самые лучшие союзники в борьбе за выживание.
Сажусь и достаю один из десяти пакетиков, с благоговением разворачиваю и медленно-медленно жую каждый кусочек. На самом деле совершенно невкусно: соя, что-то консервированное, непонятно-жесткое, словно кору перемололи с иглами. Хотя, может. так и есть, с наших властей станется. Нет, мне не кажется, что я не ел ничего вкуснее в жизни, сейчас гораздо важнее просто что-то жевать, глотать, не чувствовать голода, и если бы я умел, я бы урчал котом, растягивая удовольствие. Вместо меня урчит желудок, непонимающий, что происходит. А на десерт – несколько кубиков сухариков, их можно долго перекатывать во рту, не столько наедаясь, сколько давая организму обманное ощущение долгого обеда.
Вот теперь пора утеплиться. Пододвигаю к запаску к двери, подковыриваю ножом колпак диска, подкладываю вниз, вырезаю небольшой овал, опускаю резину внутрь. Вспарываю подкладку ватных штанов и вытягиваю из них волокна, бросаю в запаску, сверху осторожно лью немного бензина и поджигаю. Конечно, это не печка, да и окно рано или поздно мне придется приоткрыть, но если так я сумею поддерживать хотя бы плюсовую температуру, когда за окном минус сорок, у меня есть шанс дождаться… Чего-нибудь. Выжить.
Так, не время киснуть. Трясу головой и тянусь руками к сизому огоньку, облизывающему изнутри резину запаски.
Тигрёнок, уже не знаю, который раз за сегодня я прошу у тебя прощения, я обязательно отмою тебя потом, от той копоти, которая будет, верну тебе колесо и наконец поменяю задний бампер с неровной вмятиной, оставленной в один из незадачливых побегов от рук правосудия. Ну да, незаконные перевозки, «левые» заработки и прочая непоощряемая властями деятельность.
Натягиваю бушлат, на ноги накидываю одеяло, одеваю валенки и меховую шапку. Больше ничего нет, но и спать пока не хочется, значит, буду развлекать себя подручными средствами.
За день книга, уже почти выученная наизусть за отсутствием разнообразия, прочитана, треть штанов сожжена вместе с частью колеса, часы, заведенные и начавшие свой отсчет заново, теперь показывают одиннадцать неизвестно чего, и означают, что ровно столько я бодрствую. А буран всё не стихает, и временами я даже думаю, что он выбрал именно мою машину в качестве приложения силы. Непонятно, как я ещё не закоченел, пока спал, ведь таких примеров полно, я так и отца потерял, поверившего очередному предсказанию синоптиков об умеренном ветре и понадеявшемся проскочить буран. По большому счету, Тигр – его машина, но, к счастью - хотя какое тут может быть счастье? – замерз он на другой, иначе бы к Тигрёнку я не приблизился.
Ночью или в то время, которое я выбрал в качестве ночи, пытаюсь дремать урывками, чтобы не уснуть окончательно, но тёмная муть утаскивает, подбрасывая мельтешащие пугающие образы, и я выныриваю на каком-то из них, всё пытаясь закричать во сне и не в силах выдавить не звука. В груди тяжело и муторно. Ем ещё одну порцию, сначала жадно проглатывая куски, а потом, остановившись, одернув себя, ложусь и кладу в рот малюсенькие крошки, не разжевывая, а рассасывая во рту до такого состояния, что они могли бы всасываться сразу в кровь, не попадая в желудок.
Я мечтаю о еде и тепле. Ветер словно проходит сквозь меня, оставляя синюю хрупкую ледышку. Я не чувствую на себе одежды, мяса, мышц на костях, только острое жалящее клеймо холода по всему телу, насквозь.
Пытаюсь двигаться, но от этого ещё быстрее слабею. Замкнутый круг. Я очень хочу пожалеть себя, может, даже заплакать, но сил нет ни на что, и я понимаю, что ещё пара дней и просто сдамся. Слаб человек.
Буквы перед глазами сливаются в одну неровную черную полосу, уплывающую куда-то за край книги в покрывшееся изморозью сиденье. Я не знаю, как и на чем держусь ещё одни сутки в неутихающем шуме ветра, который теперь будет вечно звучат в моей голове, насквозь прогрызшем меня холоде, но когда тянусь к пакетику с едой, с ужасом замечаю, что уже не в силах разогнуть пальцы. Надо встать, надо двигаться. Пусть в тесном пространстве так мужественно оберегающего меня Тигрёнка, покачивающегося при сильных порывах, но не спать.
Время не тянется, я не понимаю его, то впадая в забытьё, то растормашивая себя, отлавливая на грани сознания. Всё время хочется есть, чувство голода тупое, ноющее. Я уже не вижу красивых картинок с заваленным едой столом, только болезненно пусто внутри, гадко, неприятно и холодно. Холодно даже дышать, потому что с каждым вдохом лёд попадает внутрь меня, и я ещё сильнее замерзаю.
Ватные штаны пущены в расход, и, может, я бы и за бушлат принялся, но бензин почти закончился, а от запаски остались лишь обгоревшие боковые стенки.
Уже ведь можно, правда? Проверяю время – нет только через полтора часа. Надо отвлечься, подумать о чем-то другом. Но в голове только шум ветра. Я не спал почти трое суток, столько же нормально не ел и согревался фитильком из ваты. Может, я заслужил девяностоминутную скидку?
Тянусь рукой в бардачок и нахожу лишь пустоту. Сердце, и так бьющееся через раз, замирает, ухает куда-то вниз, и вдруг взлетает обратно, мечется в груди, гулко стуча в ребра, отдавая в висках нехорошим шумом. Заглядываю в бардачок, свечу фонариком. Ничего. Как я успел всё съесть? Снова хочется плакать.
На какое-то мгновение кажется, что ветер стих, и остался лишь у меня в голове. Только уже не страшно, уже всё равно. Непослушными руками сгребаю сигнальную ракету, на четвереньках ползу до двери, пытаюсь ухватить «собачку» змейки, но она всё не поддаётся, выскальзывает, хнычу, и чудом поднимаю её вверх. Почти разрываю ткань, и также, не вставая с колен, вываливаюсь наружу.
Наверное, буран, действительно, уже прекратился, но мне это сейчас не поможет. Какая разница, как сдохнуть – в бушующей метели или свежем тихом сугробе? Бессильно пропахиваю всем телом снег, и, заваливаясь на бок, улавливаю странную картину: верхом на белом медведе, запряженном не хуже объезженного коня, сидит мужчина, одетый в кожу и мех, одной рукой удерживая вожжи, другой – ружье. И я нисколько не удивлюсь, если у него на голове окажется не меховая шапка, а торчащие во все стороны волосы. Моей предсмертной галлюцинации я разрешаю быть именно такой.
продолжение ниже
@темы: Исполнение, WinterStoryfest, Текст
-
-
25.12.2014 в 01:06